Неточные совпадения
А по́ лугу,
Что
гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая,
Стоят «князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем отцы.
Казалось, ему надо бы понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в
голове его
родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества изменился и что вопрос о том, будут ли они приняты в общество, еще не решен.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В
голове моей
родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в
голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей
голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на
голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и
родилась в нем сила.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика,
родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув
головой, пробормотал...
— К человеку племени Данова, по имени Маной, имевшему неплодную жену, явился ангел, и неплодная зачала, и
родился Самсон, человек великой силы, раздиравший
голыми руками пасти львиные. Так же зачат был и Христос и многие так…
Бальзаминов. Ах, боже мой! Я и забыл про это, совсем из
головы вон! Вот видите, маменька, какой я несчастный человек! Уж от военной службы для меня видимая польза, а поступить нельзя. Другому можно, а мне нельзя. Я вам, маменька, говорил, что я самый несчастный человек в мире: вот так оно и есть. В каком я месяце, маменька,
родился?
Теорий у него на этот предмет не было никаких. Ему никогда не приходило в
голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от отца, деда, братьев, дворни, среди которой он
родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.
«Что за господин?..какой-то Обломов… что он тут делает… Dieu sait», — все это застучало ему в
голову. — «Какой-то!» Что я тут делаю? Как что? Люблю Ольгу; я ее… Однако ж вот уж в свете
родился вопрос: что я тут делаю? Заметили… Ах, Боже мой! как же, надо что-нибудь…»
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждом шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей
голове не смело
родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла, очертя
голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
Ему рисовалась темная, запыленная мастерская, с завешанным светом, с кусками мрамора, с начатыми картинами, с манекеном, — и сам он, в изящной блузе, с длинными волосами, с негой и счастьем смотрит на свое произведение: под кистью у него
рождается чья-то
голова.
Через неделю после того он шел с поникшей
головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен был в своей любви, что сознательно он никогда не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей любви и уже никогда не выходила из тихого сна, не будила и его, что в ней не было признака страсти, этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой
рождается благотворная сила, производительный труд…
Кстати, мысль выдать ее за князя Сергея Петровича действительно
родилась в
голове моего старичка, и он даже не раз выражал мне ее, конечно по секрету.
Напротив, при воздержании от мяса, от всякой тяжелой пищи, также от пряностей (нужды нет, что они тоже
родятся в жарких местах), а более всего от вина, легко выносишь жар; грудь,
голова и легкие — в нормальном состоянии, и зной «допекает» только снаружи.
— Лоскутов? Гм. По-моему, это — человек, который
родился не в свое время. Да… Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с
головой. А между тем в другом месте и при других условиях он мог бы быть крупным деятелем… В нем есть эта цельность натуры, известный фанатизм — словом, за такими людьми идут в огонь и в воду.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая
головой… — Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
— Помилуй, пан
голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и
родились и крестились — не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан
голова, перепугают доброго человека так, что после ни одна баба не возьмется вылить переполоху.
Приезжим показывали картофель величиной с
голову, полупудовые редьки, арбузы, и приезжие, глядя на эти чудовища, верили, что на Сахалине пшеница
родится сам-40.
Эта чудная, ароматная, превосходная вкусом и целебная для здоровья ягода
родится в некоторых местах в удивительном изобилии: в
голой, чистоковылистой степи ее мало, но около перелесков, по долинам и залежам, когда они закинуты уже года три или четыре и начинают лужать, клубника
родится сплошная и, когда созреет, точно красным сукном покрывает целые загоны.
— Да, да! Странные мысли приходят мне в
голову… Случайность это или нет, что кровь у нас красная. Видишь ли… когда в
голове твоей
рождается мысль, когда ты видишь свои сны, от которых, проснувшись, дрожишь и плачешь, когда человек весь вспыхивает от страсти, — это значит, что кровь бьет из сердца сильнее и приливает алыми ручьями к мозгу. Ну и она у нас красная…
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать
головой вслед за каждым словом князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы
родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
Она шьет, изредка останавливаясь, чтобы почесать иголкой
голову или поправить свечку, а я смотрю и думаю: «Отчего она не
родилась барыней, с этими светлыми голубыми глазами, огромной русой косой и высокой грудью?
Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки, лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок. У него болела
голова и ломило спину, а в душе была такая пустота, точно там никогда не
рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
— Я не знаю, как она
родится, а знаю, что выходит совсем готовая из
головы, то есть когда обработается размышлением: тогда только она и хороша. Ну, а по-твоему, — начал, помолчав, Петр Иваныч, — за кого же бы выдавать эти прекрасные существа?
— Да то, что ни ты, ни я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови на душе; а ты мне вот что скажи, атаман: приходилось ли тебе так, что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле, так тебя словно клещами за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до
головы, и потом гложет, гложет, так что хоть бы на свет не
родиться?
Странно было, с какими тонкими подробностями рассказывал он мне всю эту нелепость, которая, разумеется, вся целиком
родилась в расстроенной, бедной
голове его.
Эти люди так и
родятся об одной идее, всю жизнь бессознательно двигающей их туда и сюда; так они и мечутся всю жизнь, пока не найдут себе дела вполне по желанию; тут уж им и
голова нипочем.
И с этим Препотенский поднялся с своего места и торопливо вышел. Гостю и в
голову не приходило, какие смелые мысли
родились и зрели в эту минуту в отчаянной
голове Варнавы; а благосклонный читатель узнает об этом из следующей главы.
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его
голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, — и таких же глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти
рождались и падали в его
голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое…
Закружились у наших лозищан
головы, забились сердца, глаза так и впились вперед, чтобы как-нибудь не отстать от других, чтобы как-нибудь их не оставили в этой старой Европе, где они
родились и прожили полжизни…
— Пиши:
родился в Цельмесе, аул небольшой, с ослиную
голову, как у нас говорят в горах, — начал он.
— Зачем? — страстно заговорила Людмила. — Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах
родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды,
голое тело. Говорят, есть душа, не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое,
голое, которое может наслаждаться.
Сатин(смеясь). Вероятно… Человек
рождается для лучшего! (Кивая
головой.) Так… хорошо!
Мысль эта
родилась, может быть, в
голове старика при воспоминании о старших непокорных сыновьях.
Когда ребенок
родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться сыном, как это делают все матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, — видели только его большую
голову и огромные неподвижные глаза на желтом лице.
Но тут в
голове его
родилась хорошая, светлая мысль. Он шагнул к девушке и, как мог вежливо, заговорил...
Тогда он снова сел и, как Павел, тоже низко наклонил
голову. Он не мог видеть красное лицо Петрухи, теперь важно надутое, точно обиженное чем-то, а в неизменно ласковом Громове за благодушием судьи он чувствовал, что этот весёлый человек привык судить людей, как столяр привыкает деревяшки строгать. И в душе Ильи
родилась теперь жуткая, тревожная мысль...
Одна за другой в
голове девушки
рождались унылые думы, смущали и мучили ее. Охваченная нервным настроением, близкая к отчаянию и едва сдерживая слезы, она все-таки, хотя и полусознательно, но точно исполнила все указания отца: убрала стол старинным серебром, надела шелковое платье цвета стали и, сидя перед зеркалом, стала вдевать в уши огромные изумруды — фамильную драгоценность князей Грузинских, оставшуюся у Маякина в закладе вместе со множеством других редких вещей.
В душной комнате вдруг
родился тяжёлый шум, точно вздохнула и захрипела чья-то огромная, больная грудь. Часть сыщиков молча и угрюмо уходила, опустив
головы, кто-то раздражённо ворчал.
Вдали
родился воющий шум и гул, запели, зазвенели рельсы; в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь всё гуще и темнее. Евсей торопливо, как только мог, взошёл на путь, опустился на колени, потом улёгся поперёк пути на бок, спиною к поезду, положил шею на рельс и крепко закутал
голову полою пальто.
И вот Ольга Федотовна, забрав это в
голову, слетала в казенное село к знакомому мужичку, у которого
родился ребенок; дала там денег на крестины и назвалась в кумы, с тем чтобы кума не звали, так как она привезет своего кума.
— Как нам не клянчить! В нужде
рождаемся, в нужде в возраст приходим, в нужде же и смертный час встретить должны! — ответил
голова, понуривая
голову, как бы под бременем благочестивых размышлений, на которые навело его упоминовение смертного часа.
Рудин превосходно развивал любую мысль, спорил мастерски; но мысли его
рождались не в его
голове: он брал их у других, особенно у Покорского.
Перед Вадимом было волнующееся море
голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские тени, которые поражали слиянием скотского с человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них
рождались горькие мысли; тут являлись старые
головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
Во-первых, из нее показалась седая, лысая, желтая, исчерченная морщинами, угрюмая
голова старика, лет 60, или более; его взгляд был мрачен, но благороден, исполнен этой холодной гордости, которая иногда
родится с нами, но чаще дается воспитанием, образуется от продолжительной привычки повелевать себе подобными.
Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели всё на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и
родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на
голове.
Однакож у меня было ее поручение — выиграть на рулетке во что бы ни стало. Мне некогда было раздумывать: для чего и как скоро надо выиграть и какие новые соображения
родились в этой вечно рассчитывающей
голове? К тому же в эти две недели, очевидно, прибавилась бездна новых фактов, об которых я еще не имел понятия. Все это надо было угадать, во все проникнуть, и как можно скорее. Но покамест теперь некогда: надо было отправляться на рулетку.
Затем губернский лев еще глубже начал вглядываться в свое сердце, и нижеследующие мысли
родились в его
голове: «Я просто ее люблю, как не любил ни одной еще в мире женщины.
В конце июня мальчик у нас
родился, и снова одурел я на время. Роды были трудные, Ольга кричит, а у меня со страху сердце рвётся. Титов потемнел весь, дрожит, прислонился на дворе у крыльца, руки спрятал,
голову опустил и бормочет...